В этот класс сейчас приведут человека по кличке Лапа. Имя его мне пока что неизвестно, здесь все друг друга называют кличками. Лапа — разработчик, так уклончиво и культурно в системе федеральной службы исполнения наказаний обозначают граждан из числа заключенных, которые по приказу оперативных сотрудников пытают и мучают других таких же заключенных — для острастки, покорности и, главное, для выбивания нужных следствию показаний. Те, из кого эти показания выбивают, называют разработчиков более емким и коротким слово — гадьё. Во всяком случае, здесь, в СИЗО-6 города Ангарска Иркутской области.
Очную ставку с Лапой ожидают бывший узник ИК-15 Женя Юрченко, признанный первым потерпевшим по делу об истязаниях и превышении должностных полномочий, его адвокат Каринна Москаленко и мы с Петром Курьяновым, экспертом фонда «В защиту прав заключенных» (внесен в реестр некоммерческих организаций, выполняющих функцию иностранного агента), — как представители законных интересов гражданина Юрченко.
На сайте ГУФСИН про СИЗО-6 написано очень тепло: «Самый молодой следственный изолятор Иркутской области создан в декабре 2006 года. Режимные корпуса отвечают европейским нормам содержания заключенных. Каждая камера оснащена душевой кабиной с холодной и горячей водой, а также системой вентиляции. Заключенным предоставляют платные услуги прачечная и парикмахерская. Можно заказать приготовление и доставку пищи в камеру».
О том, что в некоторых камерах, как говорят бывшие сидельцы, пытают, ласковый сайт не сообщает ничего. Не говорит он и о том, что пытают сидельцев, как правило, под громкую музыку, чтобы заглушить крики.
Мы вот все почему-то думаем, что пытки — это когда испанский сапожок или, если по-современному, — когда пакет на голову и дышать не дают, но уголовный кодекс определяет пытки как «причинение физических или нравственных страданий в целях понуждения к даче показаний или иным действиям, противоречащим воле человека».
Пытки в виде простых избиений — руками по лицу, палками по телу и пяткам — существуют много лет во многих СИЗО и колониях России, сотрудники, в большинстве своем, и пытками их не считают, относят к воспитательному моменту, но
такого размаха, как здесь, в Иркутской области, таких наглых массовых издевательств с преобладающим сексуальным насилием, с растаптыванием всего человеческого и вытаскиванием из глубин и потемок замшелых сознаний всего животного пожалуй что еще нигде не было.
Я полагаю, главная цель этих пыток — получение нужных следствию показаний по делу о массовых беспорядках 9–11 апреля 2020 года в исправительной колонии номер 15 города Ангарска. Главный путь — через унижение человека, уничтожение его самооценки, через полный слом личности. Только физической болью этого не добиться, поэтому в ход идет самое низменное, болезненное, патологическое и, вдобавок, самое позорное с точки зрения блатной культуры — насильственные сексуальные действия и такие же насильственные сексуальные развлечения, участники которых — только мужчины.
ИЗ МОЕГО РАЗГОВОРА С С.М., БЫВШИМ ЗАКЛЮЧЕННЫМ ИК-15. ПРИЗНАН ПОТЕРПЕВШИМ ПО СТАТЬЕ 132 Ч. 2 П. «А» (НАСИЛЬСТВЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯХ СЕКСУАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА):
«…Меня раздели догола, завели в туалет, сбрили волосы и брови. Несколько раз переодевали в платье, делали парик из мочалки, скрученным канатиком привязывали его к голове, — и так я выходил, согнувшись, как велели, под 90 градусов к земле, на утреннюю проверку — это видели и врачи, и корпусной сотрудник, и сотрудники спецотдела — и никто не реагировал. Платье — из серой свисавшей футболки большого размера, я был без штанов, сверху топик наподобие лифчика, сделанный из майки, вставлялись туда стаканчики из-под картофельного пюре, как будто у меня груди, еще мне нарисовали тени, щеки розовые и ногти покрасили пастой из ручки. В туалет заставляли ходить как девочек, говоря: вы ходите не поссать, а посикать, поэтому делайте только сидя. Меня заставили запихивать себе в анальное отверстие туго скрученную в рулон бумагу, запаянную в целлофановый пакет. Все это не залазило, текла кровь, голова начинала кружиться, а они стояли и смотрели, крича матом: давай, сука, давай, запихивай, пидор, засовывай себе в жопу, не засунешь — запинаем туда бутылку полуторалитровую. Я засунул, потом вытащил эту шпулю, и они отстали. Я был по пояс голый со спущенными штанами, а они одетые. Это были разработчики Нос и Курбат.
Вечером мы все вместе ложились в этой же камере спать.
Жаловаться? Кому? Все всё знали, наши крики были слышны на два этажа, а за стеной была дежурная комната сотрудников, они просто не обращали внимания.
Мы могли, в принципе, оказать сопротивление, но последствия были бы намного хуже. Помощи нам было ждать неоткуда, и удачи не видать.
От меня ничего не требовали — это был просто глумеж, унижения и издевательства со стороны администрации и осужденных».
…Вернусь в СИЗО-6 к очной ставке Юрченко с Лапой и ее причинам.
В апреле 2020 года Женя Юрченко попал в самую гущу событий — массовые беспорядки заключенных, сделавшие ИК-15 известной на всю страну. 10 апреля вечером всех без разбору уложили на плацу омоновцы, предварительно полив ледяной водой из пожарной машины (температура в Ангарске в тот вечер была +1 по Цельсию), с них содрали одежду — именно содрали, рывком с каждого, подбегая к лежащим людям сзади, так что на форменных куртках от этих рывков отлетали пуговицы, на штанах и трусах лопались резинки, человек оставался полностью голым, руки заматывали скотчем за спиной, а беснующиеся на поводках собаки добавляли к этому ужасу огоньку и зверского задора — цапали лежащих ничком за тапочки.
«Темень. Спецназ светит фонариками на лежащих голых людей. Полная неразбериха. Светошумовые гранаты и помповые ружья. Аврал. Война. Все взрывается, стреляют. Щиты идут. Не понимаешь, что происходит. Все озверели».
И собачий лай вперемешку с человеческим матом.
И полыхающая в нескольких местах промка (промышленная зона колонии).
Потом их забросили в автозаки и развезли по следственным изоляторам: «Ты весь в крови. Голый. Избитый. Взади за спину у тебя руки смотаны. Лежишь вообще убитый в хламину, на тебя штабелями закидывают остальных зэков пачками».
В СИЗО-6 Юрченко находился чуть больше двух месяцев, почти до самого освобождения в июне 2020 года, ежедневно, как он рассказывает, подвергаясь избиениям и издевательствам. Его клали на пол и отбивали дубинками спину, руки, издевались, пинали, крутили «вертушки» — это когда бьют в лицо с ноги, с поворотом.
Старались вырубить — на языке разработчиков называлось «потушить» — и очень веселились, если удавалось:
«Когда человек сознание теряет, его как будто трясет, скручивает его полностью, все тело. Вот они там смеются над этим, угорают…»
Не отставали от разработчиков и отдельные сотрудники:
«По радио включают на все СИЗО «Василиса очень любит веселиться», прям такая песня. Василь Василич заходит в камеру с киянкой либо с пластиковой трубой пропиленовой метра полтора. И бьет — либо ей, либо киянкой. Ставит к стенке меня и говорит: «Ну сейчас будем тебя воспитывать». Бьет по первой булке [ягодице] и говорит: «Вооот, нормально, первая пошла». Переворачивает ее другой стороной, бьёт по второй, а потом плашмя: «А вот это, — говорит, — закрепить надо». Ну и со всей силы…
Сотрудники, которые вместе с ним, держат тебя за руки, когда он «закрепляет».
Опознание и очную ставку проводит следователь Никита Семенов, до крайности любезный высокий молодой человек с темными короткими волосами ежиком и круглыми глазами. В СИЗО-6 Никита ориентируется очень хорошо, по-свойски здоровается с сотрудниками за руку — видно, что бывал здесь не раз. Меня, конечно, немного удивляет, что расследование беспрецедентного дела о массовых пытках в учреждениях ФСИН по Иркутской области поручено следователю, знакомому с сотрудниками СИЗО, кого-то из которых, возможно, придется привлекать к уголовной ответственности, — но в природе есть много необъяснимого — и я гоню это удивление прочь. Много позже я узнаю от потерпевших, что сотрудники, которые присутствовали при пытках, теперь присутствуют как представители ФСИН на очных ставках и следственных действиях по делам об этих самых пытках — и ни один из них еще не был отстранен, несмотря на ходатайства адвокатов и потерпевших…
Приводят трех мужиков в черных арестантских робах, двое постарше, один помоложе. Женя сразу же опознает Лапу в молодом парне, начинается очная ставка. Лапу зовут Жан — как он мне сказал, в честь дедушки-эстонца. Теория Ломброзо разбивается о Жана полностью: это очень симпатичный молодой человек, похожий на какого-то французского артиста, а из наших, пожалуй, на Дмитрия Дюжева, до крайности любезный, спокойный, с прекрасным румянцем на щеках. Он очень хорошо развит физически, настоящий качок, маленький хлипкий Юрченко рядом с Лапой — как Буратино рядом с Карабасом. Я обращаю внимание на неестественно огромные, устрашающие кулаки Жана — потом выясняется, что это от специально закачанного в кулаки вазелина.
После каждого вопроса следователя Лапа чуть приподнимается на стуле, подается вперед и спрашивает:
— Я могу отвечать?
И, получив разрешение, отвечает…
После каждого нашего вопроса он так же приподнимается на стуле и так же спрашивает следователя:
— Я могу отвечать?
Потом, в конце очной ставки, не читая, подмахивает протокол, спрашивает, естественно, разрешения и уходит…
Юрченко он, конечно, не знает, в каптерке, где Юрченко пытали, и близко не был, пыткам не помогал, зато слышал от других знающих людей, что Юрченко — лицо отрицательной направленности, поддерживает преступную субкультуру, совершал массовые беспорядки (так и говорит), участвовал в поджогах и бунтах, а его, Жана, оговаривает, потому что хочет уйти от уголовной ответственности… В какой-то момент он даже спрашивает у Юрченко картинно:
— Какой вы преследуете интерес, оговаривая меня?
Судя по допросу Юрченко, это он, симпатичный Лапа, принимал активнейшее участие в пытке Евгения Юрченко током — примастыривал Женину руку ремнями и веревками к железной вешалке, чтобы рука была плотнее к железу — для заземления, видел, как его товарищи по пыточным делам клали тряпку, сильно попшиканную водой, Жене на гениталии, услужливо подавал им провод с оголенным концом и смотрел, ухмыляясь и матерясь, на Женины муки и корчи.
— Мне прислоняли провод четыре раза, я четыре раза обоссался — каждый раз, когда подносили… до такой степени боль, как будто тебе зубы выбивают, плоскогубцами будто вживую вырывают…
вот такое чувство было. Вжжж, задело, тряхануло, он убрал, опять — вжжж — задело, тряхануло, убрал. Яйца просто отваливаются, лопаются. Тряпка там почернела, ты видишь, как она искрит, когда проводят… бьет так, что у тебя все органы выходят в живот…
— Я могу отвечать? — спрашивает Лапа в очередной раз и рассказывает, что Юрченко увидел его из окна на прогулке, возненавидел — и вот так мстит, короче, врет и оговаривает.
— Из какого окна, — вдруг взрывается Женя, — из какого окна, мы же целыми днями сидели на кортах в камере, вы же нас так и посадили, там стенка через полметра, ничего не видно…
Каринна, адвокат, говорит Лапе:
— Вам известно, что вы имеете право на помощь адвоката и нуждаетесь ли вы в ней?
— Я могу отвечать? — спрашивает Лапа.
И, получив разрешение:
— Я не совершал никаких действий, не нуждаюсь в адвокатах.
— Мы так и поняли, — отвечает Каринна.
Женя рассказывает, как в проклятой каптерке второго этажа СИЗО-6 его и еще четверых Лапа с дружками избивали половой доской-пятидесяткой:
«Встаешь на лавочку раком, и вот этой пятидесяткой тебя со всего размаху! Их там четверо стоит, и каждый по очереди. Одного раза хватает, ты дальше просто не выдерживаешь, ты падаешь».
В этой каптерке на глазах у привязанного к вешалке Юрченко другой ублюдок, Анис, засовывал круглую палку в анальное отверстие по очереди двум связанным заключенным, раскачивал ее, приговаривая «Ну что, нравится тебе?» — а те рыдали и орали от боли, унижения и невозможности ответить.
Р. Н., единственный из девятнадцати обвиняемых по делу о массовых беспорядках, признанный потерпевшим по статье 132 ч. 2 п. «а» (насильственные действиях сексуального характера). Видео опрос адвоката Светланы Яшиной.
Р. Н: …Ко мне подошел Жан Лапа, приспустив штаны, достал член и сказал мне: «Соси». Я сказал: «Чего вы творите, пацаны?» Конечно, у меня не было сил сопротивляться. Он опять говорит: «На, соси», начал мне в лицо тыкать, задевать мое лицо. Ну и хихикать при этом. Потом отошел куда-то. Следом подошел Вова Шлём, так же приспустил штаны, тоже достал. «Давай, — говорит. — Да ладно, чего ты? Один раз, — говорит,— пососи». Ну я начал убирать лицо, отводить. У Вовы постоянно была палка в руке деревянная, он бил меня ей…
…Анис надел перчатки и говорит: «Сейчас будем телефон искать». Я говорю: «Да нет никакого телефона».
Меня уронили на табуретку. При этом били палкой по голове. Сняли мне штаны. Анис залез в анальное отверстие, мне больно было.
После чего они там похихикали между собой. Я надел штаны, чуть-чуть отполз вбок — я не мог уже даже встать на ноги, мне отбили пятки. Они все равно продолжали бить и хихикать. После чего опять через какое-то время подошли Шлём Вова вместе с Анисом, схватили меня, также уронили на табуретку пузом, на коленях я стоял, сняли с меня штаны. Сзади этот Жан Лапа подошел. Я понял, чего они хотят сделать, — начал как бы сопротивляться немного. Но не получилось. Всё били, били, постоянно били — без остановки. Ну я начал: «Пацаны, чего вы творите!» — ну со слезами, конечно. Просил, умолял, чтобы не делали. Потом я почувствовал, что он мне в анальное отверстие засунул свой член, начал меня насиловать.
Я смог вырваться, ударил Лапу два раза по лицу кулаком. Повернулся к тем, кто меня держал, — хотел на них накинуться. Но меня ударили в голову палкой опять с такой силой, что я как бы чуть-чуть потерялся. Но все равно кинулся на Вову, схватил его за шею. Упал там на пол и душил его. Хотел задушить, чтобы прекратилось это хоть как-то. После чего я опять почувствовал удары, удары, удары, удары. Увидел — нога какая-то в лицо мне летит. И я… ну потерял сознание».
На момент истязаний Р. Н. было двадцать два года.
Еще в каптерке всегда была открыта дверь, на время пыток ее завешивали простыней, и стояла бордового цвета колонка, так называемый бумбокс, в которую вставлялась флешка с какой-то сильной клубной музыкой, под нее и пытали. Во всех камерах с шести утра до девяти вечера работало радио, его нельзя было выключать, но там музыка была другая — типа «Катюши» или «На поле танки грохотали»…
Могло ли происходившее быть частной инициативой отдельных низовых сотрудников, без ведома начальника СИЗО и руководства УФСИН? Можно ли было, работая в военизированном учреждении, где регламентирован каждый шаг и вздох, не знать о творившемся? Неужели никто ни разу не возмутился, не отодвинул простыню на входе в каптерку, не заглянул туда, не ужаснулся? И вот все эти милые, улыбчивые женщины — контролеры на входе, проводящие личный досмотр, — неужели ни одна из них ничего не подозревала?
ИЗ МОЕГО РАЗГОВОРА С Д. И. ПРИЗНАН ПОТЕРПЕВШИМ ПО СТАТЬЕ 132 Ч. 2 П. «А» (НАСИЛЬСТВЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯХ СЕКСУАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА):
«…Требовали, чтобы я сказал, где на промке хранились общелагерные груза (незаконно пронесенные в колонию зарядки, телефоны, дрожжи, гашиш, сим-карты и пр. — В. И.). Били полуторалитровой бутылкой с водой, засунутой в рукав. Я ничего не знал, писал, что в голову придет, только чтобы перестали бить. Всю мою писанину они отдавали оперативникам, не скрывая, что связаны с ними…
За то, что мы не пели песни, в какой-то момент нас перевели в 421-ю камеру. Там были и распечатанные, и написанные от руки листочки с текстом песен, их нужно было учить. Тех, кто плохо учил, били ногами и руками. Песни были такие: гимн России, «Пуговка», «Опера» и про СИЗО-1. В самый первый день закинули в камеру, избили, связали простынями ноги, руки связали за спиной и повесили на вешалку вниз животом, и на спину 20-литровый бак с водой. Потом меня сняли и заставляли брать в рот, сосать, говорили: откажешься — мы тебя сожгем, а все спишем на разрыв сердца. Потащили к розетке, один конец шнура в розетку, второй прислоняли к руке. Остались следы от ожогов. Я кричал. Сотрудники открывали глазки, видели, что нас бьют, и смеялись. И врачи это видели.
…В 127-й камере меня сбили с ног, связали, наносили удары в разные области тела. После этого запихали в анальное отверстие веник, обмотанный красной изолентой и обернутый в целлофан, смазывали его шампунем. Я писал им все, что хотели, лишь бы не били.
Доклад по камере я должен был делать в женском роде, называясь именем мертвой певицы, вот так:
— Я, Жанна Фриске, дежурная по камере, сдаю доклад: гражданин начальник, в камере 421 столько-то человек. Нарушения содержания и режима не допущено.
Я потом ночью плакал от обиды больше, чем от боли».
…Подписывали все и всё, что велели. Зачастую не читая. Оговаривали себя, соседей по камере, других людей, знакомых и незнакомых — всех, кого приказывали, только чтобы прекратились пытки и мучения.
Наверное, это хуже, чем в фашистском застенке, — там всегда остается надежда, что подоспеют какие-нибудь партизаны, спасут. Здесь — надежды нет вообще. Ты в своей стране, в учреждении, действующем от имени государства.
У тебя нет никакой возможности сообщить на волю о том, что происходит, к тебе пытается пробиться адвокат — тебе велят писать от него отказ и брать адвоката по назначению следствия — того самого, которое так или иначе санкционировало пытки. Ты приходишь на допрос — избитый, серо-буро-малинового цвета, в кровоподтеках и струпьях, на ногах у тебя ботинки разные — казалось бы, скажи следователю, что с тобой делают, — но ты не скажешь, потому что в коридоре тебя подстерегли разработчики и припугнули новыми пытками, если проговоришься. И ни один следователь ни разу — ни разу! — не спросил ни у одного избитого, а что с вами, кто вас избил и почему у вас разные ботинки? Ни один следователь, ни один прокурор по надзору не поинтересовался, почему люди на допросы приходят в кровавых подтеках. Поразительно, этим никогда не поинтересовался ни один врач системы ФСИН в Иркутске.
Получается вот что: одни мужики, сообразно своим садистическим фантазиям и интеллекту, пытают других. Делают они это в угоду третьим, от которых полностью зависят. Такое ощущение, что найти правду и установить истину никто не стремится, цель иная — приладить показания к уже сконструированной следствием истории. Читаешь обвинительное заключение — и диву даешься: выходит, что в самой обычной колонии прямо под носом у сотрудников существовал хорошо законспирированный отряд заговорщиков, который невероятным образом всего за три месяца (группа, по версии обвинения, действовала с декабря 2019-го по апрель 2020-го) подчинил себе целую толпу неустановленных лиц из числа заключенных. И это в учреждении ФСИН, где можно угодить в ШИЗО за незастегнутую пуговицу, где полно внедренных осведомителей, куча сотрудников и, казалось бы, абсолютная, тотальная власть над заключенными.
И вот вам фантастическая по лукавству общая картина: одни следователи СУ СК по Иркутской области поручают-просят-требуют (поставьте любой глагол) от оперативников колонии добыть любым способом свидетельские показания в отношении определенных лиц (ну не сами же оперативники решают, какие показания нужно получить, в самом-то деле, а если сами, то, получается, ФСИН крутит следственным комитетом, так, что ли?), а другие следователи того же СУ СК расследуют дело о пытках заключенных в связи с выбиванием этих самых показаний.
И такое количество самых разных людей вовлечено в эти действия — и те, кто непосредственно насиловал и пытал, и те, кого заставляли смотреть на это и ждать в ужасе своей очереди, и те, кто знал, но молчал, и те, кто науськивал одних людей на других, — что получается какой-то оргиастический клубок, в котором уже невозможно определить, кто преступник, а кто его сторож — так человек в погонах встает на одну доску с человеком с наколотыми эполетами на плечах…
***
Изящная холеная рука с идеальным маникюром забирает мой паспорт — лица женщины я не вижу, оно за зеркальным стеклом, — выдает ключи от ящичка, в который нужно убрать телефон и фотоаппарат, говорит что-то любезное, вероятно, улыбается. Я опять в СИЗО-6: второй день продолжается очная ставка с Лапой.
Правозащитник Петр Курьянов:
— А что у вас с правой рукой, почему она так опухла?
Вопрос снимается следователем.
Правозащитник Петр Курьянов:
— Известно ли вам о наличии так называемых разработчиков, «гадья» из числа заключенных?
Вопрос снимается.
Правозащитник Петр Курьянов:
— С кем из замначальников, оперативников, сотрудников режимного отдела вы общались или были на личном приеме в СИЗО-6?
Вопрос снимается.
Отводятся все вопросы, так или иначе связанные с отношениями Лапы и сотрудников следственного изолятора.
Внезапно открывается дверь и заходит незаметная маленькая женщина с волосами цвета мыши и какими-то ведомостями в руках и, ни на кого не обращая внимания, направляется к Лапе со словами:
— А, ты здесь. А я ищу.
Следователь Никита никак на это не реагирует, а мы не понимаем, что вообще происходит и кто это может разрешить какой-то тетке в халате зайти в комнату, где проходит очная ставка.
И вдруг Женя взволнованно говорит: так вот же, это же она, это же магазинщица! Она приносила ведомости, в которых меня заставляли на ее глазах расписываться за продукты, которые потом гадьё это забирало. Она же знает все про это, там у них в каптерке целый шкаф стоял, набитый нашими конфетами…
Следователь ничего не говорит. Тетка, получив Лапину подпись, растворяется за дверью, даже не взглянув на Женю и не сказав ни слова…
А дальше, в самом конце этого дня, все в том же СИЗО-6 следователь Семенов заманивает сначала Петра Курьянова, а потом и меня в один из отдельных кабинетиков в коридоре, а дежурный сотрудник запирает дверь кабинетика снаружи на ключ и отказывается ее открывать.
Последнее, что я вижу, обернувшись, — белое как мел лицо Жени Юрченко: он остается один в коридоре, по которому только что вывели Лапу…
В кабинетике нас поджидает молодой человек с красивым, но не запоминающимся лицом — оказывается, это капитан Корнев, руководитель следственной группы, занимающейся делом о пытках и сексуальном насилии. Семенов снимает все на видеокамеру, Корнев сообщает, что допрашивает нас в качестве свидетелей по статье за разглашение данных предварительного расследования, Петя стучит кулаком в дверь, требуя адвоката, я отказываюсь говорить что бы то ни было, беру 51-ю статью Конституции, разрешающую не свидетельствовать против себя. Капитан гнет свое, задает вопросы, не получает ответов, старший лейтенант управляется с видеокамерой. Черт возьми, думаю я, капитан, лейтенант, зачем вы это делаете, мы же должны быть вместе, заодно, мы же помогаем вам расследовать трудно расследуемое преступление… За окном с бетонного забора на меня смотрят чудный олененок Бемби и веселый далматинец.
Через полчаса шоу капитана Корнева и старшего лейтенанта Семенова заканчивается, от подписи отказываюсь. По команде капитана сотрудник снаружи отпирает дверь.
Все опять тихо, любезно и до крайности вежливо.
На следующий день капитан Корнев издает постановление об отводе Петра Курьянова и Виктории Ивлевой в качестве представителей потерпевшего Юрченко, поскольку мы были им допрошены как свидетели, — это такой все чаще и чаще встречающийся нечистоплотный следовательский финт для удаления из дела людей, которые следователю не нравятся. Закон, правда, говорит, что представителем потерпевшего не может стать человек, который РАНЕЕ — до того, как он стал представителем, а не потом — был допрошен по этому делу, но капитану это не важно. Не важно ему и то, что никаких подписок о неразглашении с нас никто не брал…
Вот шесть вопросов из постановления следователя Семенова, публикация которых в наших с Петром соцсетях так возмутила капитана Корнева:
1. Имеются ли у ФИО телесные повреждения, в том числе в области половых органов, анального отверстия?
Если да, то возможно ли их образование:
2. При введении в анальное отверстие рукояти веника?
3. При введении в анальное отверстие рукояти швабры, полового члена?
4. При введении в анальное отверстие пластиковой бутылки, скрученной бумаги, обмотанной в полиэтилен?
5. При введении в анальное отверстие шарикового дезодоранта?
6. При введении в анальное отверстие бутылки из-под соуса, засыпания в анальное отверстие острого перца, острого соуса?
С. Г., ПРИЗНАН ПОТЕРПЕВШИМ ПО СТАТЬЕ 132 Ч. 2 П. «А» (НАСИЛЬСТВЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯХ СЕКСУАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА). ИЗ ОПРОСА АДВОКАТА ЮЛИИ ЧВАНОВОЙ:
«В общей сложности нас в камере было 11 человек. На полу лежали матрасы, размером камера была около 20 квадратных метров… Кто-то из осужденных связал мне руки и ноги, как я понял, простыней. Затем меня подняли и повесили не вешалку. Я висел лицом вниз, и руки у меня были за спиной, на голову натянули шапку и шерстяным носком затыкали рот. В камере был включен телевизор на небольшую громкость, и сотрудники СИЗО слышали наши крики. Затем Т. взял бутылку объемом 200 мл от соуса «Чили Mirimex» и стал засовывать ее мне в задний проход, делая поступательные движения. От этих действий я испытывал неописуемую боль. Затем на меня «повесили» Ш. И на него поставили 20 литровый бак, наполненный водой. Я больше не мог терпеть и стал сильно кричать, после чего меня сняли с вешалки и положили на пол».
Невероятно — мимо ходили местные медицинские работники, которые даже при осмотрах не видели никаких телесных повреждений, а когда все-таки прозревали и видели, то описывали их настолько поверхностно, что при последующих судебно-медицинских экспертизах опираться на эти описания было невозможно…
Сейчас следственный комитет расследует два дела, связанных с событиями в ангарской колонии в апреле 2020 года. По первому делу — о массовых беспорядках — обвинение предьявлено девятнадцати мужчинам, лишь один из которых одновременно признан потерпевшим и по другому делу — о пытках, хотя мучили их почти всех.
Всего потерпевшими по делу о пытках пока что признаны семнадцать заключенных ИК-15. Среди них почему-то нет Хумайда Хайдаева, которого, например, неоднократно бросали с высоты роста об пол, которому связывали руки и ноги простынями, ломали пальцы, распинали между шконками, держали в таком положении несколько ночей, так что избитые руки и ноги опухали, становились черно-синими, переломанные на ногах пальцы стали гнить. Лицо Хайдаева покрыли маской (тряпкой) на четыре дня, на пятый содрали маску вместе с кожей, сломали челюсть, прижигали кипятильником плечо и руку через ложку… (Сведения о состоянии здоровья Хайдаева получены от родственников и адвоката «Комитета против пыток».)
За восемь месяцев расследования следствие мало продвинулось в поиске виновных: в деле о пытках по-прежнему нет ни одного хотя бы подозреваемого.
Люди, о которых я здесь пишу, попали в места лишения свободы за свои преступные деяния, и ФСИН — просто государственная структура, исполняющая наказание, определенное судом. Но cуд не приговаривал ни одного из них к средневековому избиению киянками или к изнасилованию и пропусканию тока через тело. Вот именно поэтому во всем, произошедшем с этими мужчинами в колонии и СИЗО, я обвиняю ФСИН — не на пустом же месте возбудилось дело о пытках и сексуальном насилии.
Я обвиняю ФСИН в бездушии, безразличии и жестокости.
Я обвиняю ФСИН в создании аморальной атмосферы стукачества и страха.
В последнее время в самых разных СМИ появилось много публикаций о пытках за решеткой.
И это не мы, журналисты, сговорились.
Это вы пытаете.
Сухой остаток
Дело о пытках, скорее всего, вообще бы никогда не было возбуждено, если бы не фонд «В защиту прав заключенных» и личное вмешательство в судьбу Евгения Юрченко Уполномоченной по правам человека РФ Татьяны Николаевны Москальковой.
Начальник СИЗО-1 уволен. Начальник СИЗО-6 стал начальником ИК-15. Ни один сотрудник ФСИН не отстранен от работы на время следствия по делу о пытках. Разработчики по-прежнему ходят по коридорам СИЗО. Полковник Сагалаков, при котором происходили все описанные выше события, по-прежнему руководит работой УФСИН по Иркутской области. Несмотря на все обращения к А.И. Бастрыкину, дело о пытках в СИЗО Иркутской области так и не взято на контроль ГСУ СК РФ. Разработчик Жан по кличке Лапа, твердо вставший, по мнению администрации ИК-15 и судьи Ангарского городского суда А.М Лозовского, на путь исправления, был освобожден условно-досрочно в июле 2021 года.
Обычные люди, обычная пыточная в Ангарске