В Петербурге готовятся отпраздновать 80-летие прорыва блокады, состоявшегося в январе 1943 года. Не останется забытой и другая дата: также в январе, только годом ранее, Ленинград пережил, пожалуй, самый жуткий период в своей истории, когда из-за страшного голода за месяц погибло свыше 80 тыс. человек. Впрочем, страдали от бескормицы в блокадном городе далеко не все.
Датой начала блокады считается 8 сентября 1941 года, когда немецкие и финские войска замкнули кольцо вокруг Ленинграда. При этом фактически для ленинградцев блокада началась ещё в конце августа, после того как войска группы «Север», заняв станцию Мга, перерезали железнодорожное сообщение Ленинграда с остальной страной. Из-за этого на вокзалах скопилось около 40 тыс. человек, ожидавших эвакуации на восток. Усугублялось положение тем, что с начала войны в Ленинград прибыло порядка 300 тыс. беженцев из Прибалтики, а также Псковской и Новгородской областей. Таким образом почти трёхмиллионное население города разом увеличилось на 10%.
Сейчас уже очевидно, что руководство страны и Ленинграда даже в теории не предусматривало вариант, по которому огромный город может на 900 дней остаться без продовольствия. Прибывшая в августе комиссия Государственного комитета обороны определила, что сформированного трёхмесячного запаса продуктов будет вполне достаточно – с учётом того, что исход войны по-прежнему представлялся скорым и победоносным, решение выглядело более-менее обоснованным. Увы, комиссия не учла два фактора. Во-первых, исторически Северная столица обеспечивалась продуктами за счёт их непрерывного подвоза из соседних территорий, в связи с чем даже небольшое сокращение поставок сразу создавало дефицит продовольствия. Во-вторых, городское руководство, решив, что запасы продуктов лучше держать под контролем, приказало свезти их в одно место – на Бадаевские склады.
8 сентября немецкая авиация совершила массированный налёт, обрушив на деревянные пакгаузы зажигательные бомбы. Тушить огонь оказалось некому – пожарную команду отправили на рытьё окопов. В 38 сгоревших складах сгорело 3 тыс. тонн муки и 2500 тонн сахара.
Благодаря поставкам через Ладогу Ленинград кое-как пережил сентябрь и октябрь. Однако в ноябре грянули морозы и поступления продуктов резко сократились. В связи с этим с 13 ноября Военный совет фронта сократил нормы выдачи хлеба жителям города. Рабочие и ИТР стали получать по 300, а все прочие категории населения – по 150 граммов хлеба в день. Спустя две недели начали фиксироваться случаи истощения – только в поликлинику № 23 с жалобами на болезненное состояние обратились 1626 человек.
Доктор исторических наук Никита Ломагин приводит в своей книге найденные в архиве ФСБ донесения начальника управления НКВД Ленинградской области Кубаткина. По ним явно видно, как едва ли не с каждым днём ситуация в блокадном городе становилась всё тяжелее и тяжелее. Так, 3 декабря Кубаткин сообщил: «1/ХII в обморочном состоянии был подобран на улице возвращавшийся с работы токарь завода № 194 Пилов 38 лет, который в этот же день умер. В поликлинике № 30 умерли доставленные в обморочном состоянии рабочий Иванов, рабочий Михеев и пенсионер Иконен. В ряде документов, конфискованных Военной цензурой, указывается, что население употребляет в пищу не только суррогаты, но и мясо кошек, собак и дохлых лошадей».
Сообщение от 13 декабря звучало уже более тревожно. «В связи с продовольственными затруднениями среди населения, особенно среди женщин, отмечается рост отрицательных настроений. Характерные выдержки из корреспонденции: «Спасибо нашим главарям! Стыдно, что за такое короткое время войны и уже так нуждаемся. Мы провели себе радио, но тому, что говорят, не верим. О нас некому заботиться, мы погибли и победы нам не видать».
Далее Кубаткин сообщал, что недостаток продовольствия вызвал резкий рост смертности. Если в апреле в городе умерли 3694 человека, а в мае 3873, то за 10 дней декабря – 9280. При этом только за неделю прямо на улицах от истощения скончался 841 человек. Кроме того, отмечал чекист, голод привёл к росту преступности. На Васильевском острове под угрозой обреза бандиты унесли из булочной несколько буханок хлеба, при попытке задержания устроили перестрелку. 18-летний подросток, уволенный за мелкую кражу (то есть более не получающий хлебный рабочий паёк. – Ред.), ради завладения продовольственными карточками убил своих братьев 2 и 15 лет и ранил мать. С той же целью на спящих рабочих напал с молотком мастер цеха завода № 371. В финале донесения Кубаткин констатировал: впервые в городе имели место девять случаев людоедства.
«К., жена красноармейца, задушила свою младшую дочь в возрасте полутора лет. Труп употребила на приготовление пищи себе и троим своим детям, – описывал он. – Рабочий завода им. К. Маркса А. и его сын совершили убийство временно проживающих у них на квартире эвакуированных женщин, разрубили трупы топором на части и спрятали в сарай. А. показал, что недостающую часть трупа он с сыном съел. 6 декабря в вагоне трамвая обнаружен мешок, в котором оказались кости человека и обуглившаяся голова. Экспертизой установлено, что кости варились, мягкая часть с них срезана и частью обглодана. 9 декабря с.г. в уборной общежития «Ленэнерго», в засорившейся фановой трубе были обнаружены части тела, принадлежащие человеку. Было установлено, что в этом доме пропала гражданка Б., проживающая совместно с мужем, сыном и двумя племянницами. Задержанный Б. сознался, что убил свою жену, расчленил труп, части его варил и ел. Сыну и племянницам Б. говорил, что купил и зарезал собаку, мясом которой их кормит. 1 декабря нормировщик завода им. Свердлова в отсутствие жены убил топором двух сыновей в возрасте 4 лет и 10 месяцев. Труп младшего сына употребил в пищу. Все преступники, обвиняемые в людоедстве, арестованы и передаются суду Военного трибунала».
Однако даже угроза расстрела оказалась менее страшной, чем мучительное чувство голода. Январь 1942 года выдался самым страшным месяцем ленинградской блокады – для многих жителей единственным пропитанием стала только пайка чёрного хлеба. Хлебные запасы Ленинграда на 1 января 1942 года составляли всего 980 тонн муки, 2,9 тонны ячменя, 81,5 тонны соевых бобов, 11 тонн солода, 427,7 тонны жмыха, 1,1 тонны отрубей. Даже по минимальным нормам это не обеспечивало и двухдневной потребности населения города. Если в декабре 1941 года в городе умерло 52 612 человек, то только за 25 дней января скончалось 77 279. На этом фоне к концу месяца количество выявленных случаев людоедства выросло до 179. Появились даже «серийные» людоеды. Так, после обнаружения на ул. Большой Объездной частей трупа милиция задержала семью А. Как выяснилось, старшая дочь обманом завлекала в квартиру ослабленных от голода прохожих, после чего отец с матерью убивали несчастных, варили тело и съедали всей семьёй. Количество убитых осталось неизвестным.
Февраль, оказавшийся не менее страшным, ещё больше увеличил статистику – в течение месяца в Ленинграде и пригородных районах за людоедство было арестовано 311 человек. При этом в своих последующих донесениях Кубаткин давал понять, что многие подчас шли на людоедство, не имея даже призрачной возможности как-либо иначе найти еду. «20 января в пос. Парголово около 10 женщин напали на подводу, на которой отвозились на кладбище трупы, отогнали сопровождающих и начали разрубать трупы на части. Милицией задержаны 4 женщины, которые оказались эвакуированными, не имеющими работы, – писал он. – В общежитии ремесленного училища по Моховой улице проживало до 25 учеников. Ученики были предоставлены сами себе, продовольственными карточками на декабрь обеспечены не были. В течение месяца они питались мясом убитых кошек и собак.
24 декабря, на почве недоедания, умер ученик Х., труп которого был учениками частично употреблён в пищу. 27 декабря умер второй ученик, труп которого также был употреблён в пищу. По обвинению в людоедстве арестовано 11 учеников, все признали себя виновными».
В середине февраля с налаживанием работы Дороги жизни удалось не только увеличить пайковые нормы, но и запустить продажу крупы, хлеба, мяса и сахара. Однако нехватка продовольствия продолжала ощущаться. Особенно ярко она проявлялась на фоне расцветшего чёрного рынка, где обмен и продажа продуктов шли по баснословным ценам. Так, за женское кроличье манто давали 16 килограммов картошки, за дорогие карманные часы – 1,5 килограмма хлеба, за валенки с калошами – 4 килограмма жмыха. Отдельная цена была на предметы искусства и драгоценности, моментально потерявшие свою цену: картину известного художника могли обменять на 2 килограмма сала, а кольцо с бриллиантом – на килограмм риса. Покупателями выступали моментально появившиеся спекулянты из числа имевших доступ к продуктам работников госорганизаций. «Это самая жульническая часть населения: обвешивают, обмеряют, вырезают лишние талоны, тащат домой еду, кормят без талонов своих знакомых и родных, передают им бидоны с едой для выноса. У какой-либо буфетчицы есть полный штат по выносу из столовой продуктов, охрана работает вместе – это первая, мелкая партия жуликов. Вторая, более крупная, – это завы, пом. завы, руководящие повара, кладовщики. Здесь идёт более крупная игра, составляются акты на порчу, пропажу, усушку, утруску. Работников, связанных с питанием, сразу можно отличить от всех остальных людей, живущих только на свою карточку. Это прежде всего жирная, упитанная туша, разодетая в шелка, бархат, модные ботинки, туфли. Золото в ушах, на пальцах и обязательно часы – в зависимости от масштаба воровства золотые или простые», – писал в своём дневнике инженер И.А. Савинков.
Неудивительно, что это бросающееся в глаза неравенство возмутило голодающих ленинградцев. «Военная цензура отмечает рост антисоветских настроений. Если в начале января корреспонденция граждан с отрицательными настроениями составляла от 6 до 9%, то за последние дни такая корреспонденция составляет 20%», – писал в своём сообщении Кубаткин. При этом особо отмечалось, что недовольство граждан вызывают не только спекулянты, но и прежде всего партийные чиновники. «Из руководителей никто не умирает. Сидящие в Смольном сыты и могут кричать о победах», – приводила цензура цитаты из задержанных посланий.
Об антисоветских настроениях, а не о клевете речь, по-видимому, шла оттого, что слова возмущённых авторов перехваченных писем были правдой. Руководящая элита Ленинграда действительно питалась совсем по иным нормам. Как писал исследователь блокады доктор исторических наук Михаил Ходяков, ещё 17 декабря 1941 года появилось решение Ленгорсовета, в соответствии с которым в столовых устанавливался особый порядок «отпуска питания» партийным и советским работникам. В рамках нового порядка секретари райкомов, председатели райсоветов, а также их заместители и секретари исполкомов советов депутатов получали питание без продовольственных карточек и за символическую плату из расчёта 3 рубля за ужин (стоимость 100 граммов хлеба на чёрном рынке составляла в это время 30–50 рублей).
Кроме того, льготное питание устанавливалось для работников других партийных и комсомольских организаций. При этом речь шла вовсе не о десятке-другом руководителей. Так, к столовой № 18 были прикреплены 476 человек. В столовой № 19 обслуживались 300 человек «партактива», а в столовой № 8 – 321 сотрудник райкома. Представить рацион чиновников можно благодаря сохранившемуся дневнику Николая Рибковского – в начале войны он был партийным руководителем в Выборге, затем эвакуировался в Ленинград и получил работу в Смольном. «С питанием теперь особой нужды не чувствую, – писал он в начале декабря 1941 года. – Утром завтрак – макароны, или лапша, или каша с маслом и два стакана сладкого чая. Днём обед – первое щи или суп, второе мясное каждый день. Вчера, например, я скушал на первое зелёные щи со сметаной, второе котлету с вермишелью, а сегодня на первое суп с вермишелью, на второе свинина с тушёной капустой. Качество обедов в столовой Смольного значительно лучше, чем в столовых, в которых мне приходилось в период безделия и ожидания обедать». В марте 1943 года Рибковский для поправки здоровья был направлен в горкомовский санаторий. «Питание здесь словно в мирное время в хорошем доме отдыха, – говорится в дневнике. – Каждый день мясное – баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное – лещ, салака, корюшка. Икра, балык, сыр, пирожки, какао, кофе, чай, 300 грамм белого и столько же чёрного хлеба на день, 30 грамм сливочного масла и ко всему этому по 50 грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину».
На таком же особом положении находились руководители производств. А вот учёным, артистам и прочим представителям научной и творческой элиты, в том числе имевшим мировые имена, пришлось выбивать для себя улучшенное питание. Справедливости ради стоит отметить, что повышенные нормы питания также действовали для рабочих горячих цехов и передовиков производства, однако их рацион явно не мог сравниться с тем, которым пользовались управленцы. Видимо, недаром, как пишет Никита Ломагин, на одном из заседаний бюро горкома в 1942 году заместитель председателя Комиссии по вопросам обороны Ленинграда Алексей Кузнецов прямо призвал партийный актив «войти в положение граждан города», поскольку для партийных функционеров проблемы быта стоят не настолько остро, «ведь мы и лучше кушаем, спим в тепле, и бельё нам выстирают и выгладят, и при свете мы».
В блокадном Ленинграде одни ели трупы, другие – икру