В начале августа Мособлсуд подтвердил решение о высылке обратно в Сирию двух сирийских братьев-сирот, просивших убежища. Тем временем в Европе признали право на убежище переводчика-афганца, которому угрожали талибы и которого Россия девять лет не хотела признавать беженцем.
О том, почему беженцы из Сирии и Украины, в том числе ополченцы Донбасса, в России никому не нужны, а также о новых беженцах, появившихся после чемпионата мира по футболу, и о том, как за 20 лет в России 270 тысяч беженцев превратились в 600 человек, The Insider поговорил с руководителем благотворительной организации “Гражданское содействие” Светланой Ганнушкиной.
— Россия участвует в двух военных конфликтах, и из этих стран к нам попадают беженцы. Какова их судьба?
— Сотрудники Мособлсуда признались, что им дали указание отправлять беженцев на родину. И это не первый раз, когда я слышу о негласных установках и особых указаниях, полученных судьей по этим делам. Вот и Московский областной суд отказался удовлетворить жалобу адвоката «Гражданского содействия» на постановление Ногинского горсуда о выдворении двух сирийских братьев-сирот, обратившихся за убежищем в России. Им грозит выдворение и штраф. В Сирии у них не осталось никого из близких, и они опасаются, что их насильно призовут в армию. Наш адвокат, представляющий их интересы, рассказал, что в суд в начале июля поступило указание Верховного суда выдворять всех: как беженцев из Сирии, так и из восточной Украины.
— А теперь появились иностранцы, которые просят убежища в России после чемпионата мира по футболу.
— Действительно, многие люди, приехавшие по паспорту болельщика, стали обращаться за убежищем. В какой-то момент обращались до 40 человек. Они говорили, что просто воспользовались случаем, при этом думая что ехали «в Европу». Они были несколько удивлены, что мы не совсем Европа, хотя и занимаем ее большую часть.
А некоторые принимали решение уже здесь, по примеру других. Выслушивать их истории — тяжелая работа. В отличие от Сирии и Афганистана, откуда большие потоки и с которыми мы привыкли иметь дело, нам не хватает знаний о странах новой волны беженцев. Там как будто бы спокойно, как, например, в Нигерии. Но изучив ситуацию, наши сотрудники поняли, что в разных частях Нигерии всё по-разному, и в некоторых районах действительно очень опасно.
— Велики ли шансы получить статус беженца?
— Права на убежище нет, но есть право обратиться, и этот доступ к процедуре определения статуса должен быть обеспечен каждому желающему. Обычно статус беженца должен предоставляться тем, кто подвергается преследованию со стороны государства. Однако современный подход изменился: помимо преследований государственных структур, например органов внутренних дел, может быть преследование и со стороны неофициальных групп, когда при этом государство не хочет помочь.
Но при опросе претендентов возникает проблема доверия: некоторые истории звучат не совсем правдиво. Это очень тонкий вопрос, и тут нужно уметь разобраться и понимать психологию людей. Но если мы принимаем решение, что мы человека поддерживаем, то мы поддерживаем его на всех стадиях.
— Сколько в России беженцев?
— У нас статус имеют меньше 600 человек. Если бы никого не было — то это бы было даже лучше. Потому что тогда Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев взяло бы на себя ответственность за тех, кто нуждается в убежище на территории России. А сейчас у нас вроде бы есть своя процедура, есть свой закон, но при этом лишь два сирийца имеют статус беженца <для сравнения, Германия только в 2015 году приняла более миллиона сирийских мигрантов — The Insider>, где-то 300 афганцев, какое-то количество украинцев.
— А в 90-е годы миграционная политика была такая же неэффективная как и сейчас?
— В 1995 году Россия на конференции ООН по миграции в СНГ и сопредельных странах показывала данные — 900 тысяч вынужденных переселенцев и 270 тысяч беженцев. Но в 1997 году был принят новый закон, и все удостоверения стали недействительными. О двухмесячном сроке перерегистрации людям никто не сообщил, и когда они пришли в конце года перерегистрироваться, им сказали, что они не следили за законодательством.
— Кто из украинцев получил убежище?
— «Беркут», прокуратура. Их количество уменьшается, потому что они получают российское гражданство. Были случаи, что статус не продлевался украинцам, воевавшим в ополчении. «Прогрессивное человечество» меня осудило за то что мы им помогаем, но это та часть “прогрессивного человечества”, которая с гражданскими войнами никогда не сталкивалась. А те, кто сталкивался, знают, что когда начинается гражданская война, на какой ты стороне, понять очень трудно. И как правило, люди идут в ополчение тогда, — я знаю это по Азербайджану, по грузинским конфликтам — человек идет защищать свой дом от того, кто на него нападет, не спрашивая его политические предпочтения.
— К вам за помощью обращались люди, воевавшие в ополчении?
— Мы защищали человека с востока Украины. Он сидел дома, пока, по его словам, беременная женщина, которая жила неподалеку, не погибла во время наступления украинской армии. И тогда он пошел защищать свой дом. Ему были совершенно не важны политические взгляды и кто прав в этой войне. Он воевал, попал в плен — украинец к украинцам! Его обменяли — и он снова пошел в ополчение. Но наступления уже не было, а он напротив видел, что его товарищи просто грабят то же самое местное население — и он от них сбежал. И вот его в России приговаривают к выдворению, и ему грозит скамья подсудимых, потому что он воевал против регулярной армии государства. Надо такого человека защищать или нет? Россия обязана, если Россия их там возбудила?
Видимо, наши власти не чувствуют свою ответственность за этого человека, а я чувствую. Мы дозвонились до министра внутренних дел Колокольцева, его реакция — «Не буду защищать. А вам они зачем нужны? Они все травмированные!» Да, они травмированные. Но за эту его травму я чувствую свою ответственность. И спасибо уполномоченному по правам человека Москальковой, которая меня выслушала, и буквально за минуту до отправки его высылка была остановлена.
Но я не уверена, что она бы меня поняла, если речь бы шла об украинце, воевавшем с другой стороны…
Светлана Ганнушкина. Фото — Дмитрий Козловский
— Кого вообще принято считать беженцем?
— В определении сказано, что беженцем называется человек, который имеет серьезное основание ожидать, что он будет подвергнут преследованию, опасности для жизни в стране своего происхождения по разным мотивам. По конфессиональному признаку, по признаку гражданства, по признаку языка или этнической принадлежности, принадлежности к социальной группе или политическим убеждениям. То есть и политические убеждения вполне входят в определение беженца.
— Отличаются ли российское понятие « беженец» от международного?
— В России определение такое же, как в Конвенции о статусе беженца ООН 1951 года, за что мы в свое время и боролись. Это были вегетарианские времена, когда мы могли участвовать в разработке законов. Но и тогда, стоило мне уехать в отпуск на две недели, как текст законопроекта возвращался к первоначальному виду. Первоначально у нас беженцем назывался тот человек, которому такой статус дала Россия. Хотя по процедуре человек не становится беженцем из-за того, что его таким признали, а признается беженцем, потому что является таковым. Это как болезнь и диагноз. Если вам не поставили диагноз — то это не значит, что вы здоровы.
Человек со статусом беженца в России должен регулярно посещать миграционный орган и продлевать не сам статус, а удостоверение. Но в этот момент его этого статуса могут лишить, и мы с этим сталкивались. Один из наших волонтеров-переводчиков живет тут 30 лет, приехав еще как ребенок-сирота из Афганистана. Три года у него был статус беженца, но когда он пришел отмечаться, ему его не продлили. Причем в миграционной службе ему сказали прямо: ты сотрудничаешь не с теми, с кем надо. И теперь у нас чувство вины, что человек потерял статус потому что работает с нами. Человек женат на гражданке России, имеет двух детей, а ему не дают легализоваться.
— Бесполезно ли обращаться к президенту? Ведь он может личным указом предоставить человеку гражданство России.
— Обратиться можно, но результат получить нельзя. Поэтому я и ушла из Совета по правам человека, в котором была 10 лет. С президентом разговариваешь, он как будто все понял и даже согласился, сказав Володину «Смотри, она права, давай подумаем», но в итоге это все бессмысленно.
— Вы еще член правительственной комиссии по миграционной политике.
— Комиссия не собиралась с 2015 года. Поэтому для меня это годится только чтобы позвонить какому-то чиновнику и сказать: «С вами говорит член правительственной комиссии!», а больше ни для чего. Когда-то в комиссии обсуждались законопроекты, серьезные вопросы, но начиная с 2015 года это лишилось смысла. Приезжал господин Шувалов <первый заместитель председателя правительства России до 2018 года — The Insider>, весело открывал заседание, быстренько кого-то опрашивал, при этом явно проявляя пренебрежение к единственному представителю гражданского общества, то есть ко мне. Это было даже внешне похоже на древнее местничество. В зале Белого дома за овальным столом сидели все члены комиссии, а меня сажали сбоку — с гостями.
— Там большой состав комиссии, много известных людей. Неужели никто не хочет обсуждать эти проблемы?
— Нет. Никому это не нужно.
— А Украина?
Что вы, какая Украина?! Это вообще не обсуждалось никогда. Было время, когда во вторую Чеченскую войну на комиссии серьезно, осмысленно обсуждалась помощь людям. А когда в 2014 году была закончена работа над новой редакцией законопроекта о беженцах, и представитель миграционной службы вышел о нем докладывать, господин Шувалов сказал: «Не хочется сегодня это слушать, давайте перенесем», и серьезнейший закон на сто страниц пошел «отдыхать». Я на этом последнем заседании спросила: «Игорь Иванович, когда мы будем обсуждать институт убежища?» Он обернулся ко мне и ответил: «Очень не хочется»
На фото ниже: 2000 г, Чечня, прием обращений. В центре сидит — Светлана Ганнушкина, справа — Наталья Эстемирова. Фото из архива Светланы Ганнушкиной
Светлана Ганнушкина: украинских беженцев из России выдворяют, оставляют «Беркут» и прокуроров