Так случилось, автор этого материала переболел коронавирусом. Пришлось пройти через все стадии – от самолечения через реанимацию и перевод в терапию до выписки и долечивания на дому. Побывав в красной зоне, в том числе две недели на аппарате, подающем в легкие воздух, мне захотелось поделиться личным опытом с читателями. Хотелось бы, чтобы все были здоровы. Но, если вдруг болезнь случится, расскажу обо всем подробно, может кому-то пригодится.
Слово «коронавирус» мы употребляем практически ежедневно, болезнь, кажется, витает вокруг. Но так устроен человек, что он не может долго находиться под гнетом опасности. На фронте по реакции на звук летящего снаряда отличали новобранцев от людей бывалых. Так и москвичи, чем дольше действовали рекомендации по сохранению дистанции и ношению средств индивидуальной защиты, тем пренебрежительней относились к ношению перчаток и масок, что стало особенно заметно в апреле-мае 2021 года, до начала свежей волны коронавируса и массовой вакцинации.
Беспечный противник госпитализации
В магазине или в транспорте я заразился – неизвестно. Ни перчаток, ни маски я не носил уже с начала весны. О вакцинации думал, что она не нужна, так как, переболев коронавирусом, каждый приобретет естественный иммунитет. А переболеть должны были, как мне казалось, все, как ранее каждый болел гриппом. Больницу (госпитализацию) я побаивался. Причиной можно назвать своеобразное горе от ума – слишком много было прочитано критических материалов самого разного толка: от теорий международного заговора с участием американского миллиардера Билла Гейтса, до статей, утверждавших, что вместе с поставками в российские больницы качественных аппаратов ИВЛ резко повысилась выживаемость пациентов, что негативно сказалось на работе трансплантологов – негде стало брать органы для пересадки. Не хотелось бы стать жертвой какой-нибудь криминальной схемы по отъему органов под прикрытием ковида.
Соответственно, после появления первых признаков болезни, я, послушав советы людей, которым я доверяю, начал пить арбидол, азитромицин, витамин D-3 в таблетках и парацетомол при температуре выше 38 градусов. Для понимания ситуации сдал анализ ПЦР в частной клинике, заплатив 3 500 рублей. Тест на ковид показал положительный результат. Через три дня начался кашель, добавились «Таблетки от кашля» и «Коделак». Когда две ночи прошли в бессоннице из-за приступов кашля (лежа я не мог заснуть в любом положении, не хватало воздуха), я вызвал Скорую в расчете на какие-то препараты, облегчающие состояние. От госпитализации я отказывался несмотря на температуру 38,9. Прибывшая бригада уговорила съездить в больницу, чтобы пройти компьютерную томографию, которая покажет процент поражения легких, если есть воспаление.
Когда выяснилось, что поражение левого легкого составляет от 50% до 75%, а правого от 25% до 50%, у меня к основному диагнозу: COVID-19 тяжелого течения добавилась двусторонняя полисегментарная пневмония КТ-3. Мне тут же вызвали автомобиль скорой помощи и отправили в Городскую Клиническую Больницу им.Виноградова, где как раз для лечения больных коронавирусом терапевтический корпус был переоснащен в ковидный госпиталь. 21 июня 2021 года, когда я поступил и был отправлен в реанимацию, я оказался вторым пациентом этого госпиталя, что добавило красок к моему лечению.
Первый пациент
Когда меня привезли в палату, там было почти пусто. В довольно просторном помещении стояло две кровати, на одной из которых, присоединенный к различным трубкам и проводам лежал человек. Меня попросили полностью раздеться, одежду забрали. Также забрали документы, телефон и золотую цепочку с крестиком, при этом я расписался в паре бумажек. В одной было написано: «Цепь из желтого металла, крест из желтого металла». Мне сразу же поставили несколько уколов, прикрепили к телу различные датчики, прицепили на палец прищепку-пульсоксиметр, в нос вставили трубки для подачи воздуха – канюли, и попросили лежать на животе. В какой-то момент мной одновременно занимались девять человек, что, с одной стороны, радовало – столько внимания; а с другой стороны немого напрягало – неужели все так плохо, что требуется участие стольких специалистов.
Вскоре я уснул, а когда проснулся, палата была уже полностью заполнена – всего семь кроватей и семь мужчин в возрасте, примерно, от 30 до 70 лет. На следующий день самого молодого пациента перевели из реанимации в терапию. Очередной такой перевод из нашей палаты состоялся только через две недели.
Когда я услышал, что моему соседу по кровати, первому пациенту госпиталя делают уколы антибиотика (а мне нет), я немного заволновался, потому что предположил, что уровень лечения разных больных может отличаться. При очередном обходе я попросил лечащего врача в случае необходимости назначить мне лекарство, которое я готов был приобрести за свой счет. На это мне ответили, что моё лечение идет согласно протоколу, и всё необходимое я получаю.
Сейчас уже моё выздоровление подтверждает, что врачи действовали компетентно и добросовестно. Основными препаратами были гепарин, который кололи в живот для предотвращения образования тромбов и метилпреднизолон – гормональный препарат для предотвращения воспалительных процессов. Также через трубку мне включили «высокий поток» воздуха, который наполнял мои легкие и поддерживал дыхание. Без такого аппарата (Mindrey SV300) какое-то время дышать было очень тяжело. На мне были постоянно закреплены датчик температуры и тонометр, который автоматически каждые полчаса производил замеры давления. К сожалению, шина мне досталась подростковая и постоянно расстегивалась на предплечье, пришлось переместить ее на запястье. Все результаты выводились на экраны мониторов, а в случае отображения критических показателей система начинала подавать звуковые сигналы, за чем постоянно следили дежурная медсестра или медбрат.
О гражданском мужестве
О персонале больницы стоит сказать отдельно. Каждый их рабочий день (как правило, сутки) можно считать гражданским подвигом. Рядом с ковидными больными, в палате, где из-за физической ослабленности людей нельзя было организовать достаточную вентиляцию, при температуре 32 градуса по Цельсию, врачи вынуждены были ходить в защитных костюмах с капюшонами, в бахилах, респираторе, перчатках и защитных очках. Кое-кто признавался, что пот буквально булькает в бахилах. Врачей не хватало, те участки, на которых должны были работать три человека, перекрывал один. Конкретно об этом рассказывала санитарка Галя, которая приехала на работу в Москву из Ярославской области. Были также медсестры из Владимирской, Казанской, Калужской областей. Работали и студенты медицинских ВУЗов (Карен и Александр), которые после смены ехали на учебу.
Особо хочется отметить самоотверженность и активную гражданскую позицию кандидата медицинских наук, заместителя главного врача КГБ-64 по анестезиологии и реанимации Марии Васильевны Вацик-Городецкой. Несмотря на высокую должность, она ежедневно, кроме воскресенья, вместе с группой врачей совершала обход больных, находящихся в реанимации. Ей же огромное спасибо за разрешение пользоваться телефонами. Без связи нашим родственникам было бы значительно сложнее. Когда о состоянии моего здоровья пытались узнать по горячей линии, или через телефон реанимационного отделения, информацию давали кратко: «Температура 36,7. Состояние тяжелое».
Справедливости ради стоит заметить, что качество жизни больного в стационаре, особенно в реанимации, сильно зависит от отношения какого-то конкретного человека к работе, а так же от его профессионализма и компетентности (владения различными навыками). Были смены, когда санитарка большую часть времени проводила за стойкой, чтобы больные ее меньше тревожили. Были дни, когда питание развозили женщины, которые не давали добавки, в другие дни другие женщины – давали. Однажды у соседа по койке закончилась вода. Обычно бутылки стояли в упаковке у стены, до них было просто не дотянутся, кто-то должен был подать, но в этот раз запасы закончились. Сосед обратился к проходящему мимо санитару: «У Вас вода есть?» «Знаете, мы работаем в красной зоне, и нам здесь ни есть, ни пить нельзя, — ответил санитар, — но, вообще, у меня вода есть, потому что очень душно, я иногда пью». И санитар ушел, вышел из палаты. На своей волне. Сосед был слегка обескуражен.
Также огорчительно было, когда некоторые процедуры пытались делать люди, не имеющие навыков. Был такой анализ, когда делали забор крови из аорты. Он, действительно, был настолько болезненный, что некоторые кричали. Но на второй день моей госпитализации пришел молодой мужчина, который делал его с «особой жестокостью», очень долго и по несколько попыток на обеих руках. Понятно, что он этого не хотел, но после его участия синяки на запястьях остались до самой выписки из больницы. У соседа то же самое. Остается надеяться, что он на нас натренировался и последующим пациентам будет легче.
Переоценка ценностей
Пребывание на койке реанимации, когда и прием пищи, и отправление естественных потребностей происходят в полулежачем положении, не вставая, здорово перетряхивает взгляды на мир. В ежедневной кутерьме, в разворошенном пандемией быте нам некогда остановиться. Коронавирус заставляет стать философом поневоле. Когда достижением комфорта можно считать обладание парой салфеток и парой бутылок воды, такое состояние запоминается надолго. В палате было очень душно, пот со всех лился не переставая, в то время как салфетки висели на стене, до них было не дотянуться. Каждый раз приходилось просить кого-то проходящего мимо: «Можно Вас попросить подать пару салфеток?» И, если подавали, обязательно поблагодарить: «Спасибо Вам огромное!» Поскольку в обычной жизни мы просить не привыкли, тем более такие мелочи, многие предпочитали молчать и обходится без салфеток, хотя других ценностей там не было. Передачи не разрешались.
Нужно отдать должное, каждый вечер нас обтирали специальной влажной салфеткой и меняли постельное белье. Кормили досыта, клали столько, сколько сможешь съесть, порции были раз в пять больше, чем потом в терапии. Рацион одного из дней: утром –овсянка и два яйца; в обед суп, картошка тушёная с мясом и мясное суфле, ещё творожная запеканка; вечером – капуста с мясом и рисом, которую называли ленивыми голубцами. Также дали три пачки сока томатного по 200г и четыре апельсина. Другое дело, что многие от еды отказывались: кто-то не хотел, у других не получалось есть – сняв маску некоторые пациенты сразу начинали задыхаться.
Несущийся поезд
Так получилось, что именно из нашей палаты по утрам вели отчетность об умерших. Умирали люди в реанимации практически каждый день. Один случай смерти случился и в нашей палате. Через одну койку от меня молодой мужчина лет 35 умер в ночь с воскресенья на понедельник. Он как раз был из тех, кто снимал маску для еды только под присмотром. Как мне казалось, он не должен был умереть, показатели у него были стабильными, состояние улучшалось. Проснувшись ночью в четвертом часу утра, я увидел, что несколько врачей делают ему массаж сердца, резко и ритмично надавливая на грудь. Длилось это минут 40, и он начал дышать. Ему успели сделать кардиограмму, после чего, видимо, сердце снова остановилось. Еще минут 20 его пытались оживить, но сначала пожелтела грудь, потом посинело лицо, потом посинели ноги. Человека отсоединили от всех приборов и накрыли с головой пододеяльником. Часа через три его увезли, увы, навсегда.
Через две недели после поступления, в терапию перевели моего соседа, первого пациента. Мы успели подружиться, наблюдая друг за другом, иногда справляясь о состоянии, успев немного пообщаться (особо на кислороде не разговоришься). Владимир в это время дышал уже чистым кислородом. Когда его решили укатить, для чего привезли кровать, оказалось, что в пути ему придется дышать полностью самостоятельно, к чему он был не готов. Возникла небольшая перепалка и нашелся таки специальный кислородный баллон для перевозки, который снял проблему. Но осадочек, как говорится, остался. Если раньше Владимир был в центре внимания, все ждали его выздоровления и фотографировались на память как с первым поступившим, после конфликта он стал считаться человеком заносчивым и неблагодарным, чего он, конечно, не заслужил.
Наше нахождение в реанимации мой сосед называл адским поездом. Что-то в этом было: духота, круглосуточно включенный свет, побудки среди ночью с целью забора крови, нескончаемая «музыка» диагностических приборов (два-три подавали какие-то сигналы всегда), иногда крики «я умираю», иногда полубредовый разговор кого-то с родственниками (один дедушка постоянно звал то бабку, то Наташу, чтобы они ему правильно выставили часы)… Кого-то этот поезд довез до выздоровления, кого-то умчал безвозвратно. Меня перевели в терапию через сутки после Владимира. Реанимация закончилась.
Лечение в специализированном ковидном госпитале: рассказ о болезни от переболевшего коронавирусом в тяжелой форме